Глава 5. Гомер и Россия: точки соприкосновения. Анатолий Абрашкин.Скифская Русь. От Трои до Киева.

Анатолий Абрашкин.   Скифская Русь. От Трои до Киева



Глава 5. Гомер и Россия: точки соприкосновения



загрузка...

В палатке я лежал военной,
До слуха долетал троянской битвы шум,
Но моря милый гул и шорох белопенный
Весь день внушали мне: напрасно ты угрюм.

Напрасен звон мечей: я больше не воюю.
Меня не убедить ни другу, ни льстецу:
Я в сторону смотрю другую,
И пасмурная тень гуляет по лицу.
Не помню, как заснул и сколько спал —
мгновенье
Иль век? — когда сорвал с постели телефон,
А в трубке треск, и скрип, и шорох, и шипенье,
И чей-то крик: «Патрокл сражен! »
Когда сражен? Зачем? Нет жизни без Патрокла!
Прости, сейчас проснусь. Еще раз повтори.
И накренился мир, и вдруг щека намокла,
И что-то рухнуло внутри.
А Кушнер


Стихотворение Александра Кушнера называется «Сон». Его содержание кажется нам глубоко символичным. Герой стихотворения проспал... Троянскую войну. Не так ли и мы преспокойно вычеркнули из нашей истории сразу несколько тысячелетий? Наиболее критически настроенные читатели могут нам возразить, не слишком ли мы широко размахнулись. Неужели такие древние корни у русского народа?
Врожденная скромность во все времена берегла русского человека от выпячивания своей роли в многонациональном государстве. Русские привыкли принимать на свой счет язвительные речи по поводу России, но все победы нашего государства неизменно объявлялись делом коллективным. В итоге действительно определяющая роль русских в союзе народов предавалась забвению.
Египетские фараоны, правившие в первой половине II тыс. до н.э., знали богатую и обильную страну Русену. Это факт, который наши академики боятся произносить открыто. В документах хеттских царей XV — XIII вв. до н.э. фигурирует уже выражение «страны Арсавы». В тот момент Средиземноморская Русь уже значительно уменьшилась по своим масштабам и представляла некую союзную федерацию малоазийских народов (уменьшенный аналог современной России). У Арсавы были и более удаленные дружественные страны, где правили арийцы — государства Митанни и Ханаан (Палестина). Но первое из них еще лет за сто до начала Троянской войны было разрушено под ударами хеттов с севера и семитов с юга, а второе представляло множество раздробленных городов-государств. В конечном итоге арабы, а позже и турки вытеснили арийцев (а если шире, то и всех индоевропейцев) с этих территорий. Конечно, искать следы арийской цивилизации там — дело весьма щепетильное и с политической точки зрения достаточно сложное. Но ведь «нет ничего тайного, что не стало бы
Русские в Трое... К этой мысли надо привыкнуть. Для наших современников она необычна еще и потому, что со школы нам вдалбливали, будто русские только-только вышли на сцену мировой истории, что вся наша культура сплошное заимствование, даже гармонь, а своего у нас — только лапти да водка. Но все такого рода заявления «перешибаются» одним очень простым ответом: полно выдумывать понапрасну, ведь наши предки были в Трое! Русский народ ничуть не менее древний, чем те же египтяне или шумеры. Другое дело, что всегда хочется новых и новых доказательств в подтверждение. Есть ли, к примеру, русские мотивы в гомеровской «Илиаде»? Оказала ли арийская (древнейшая русская) культура какое-либо влияние на Гомера и его творчество?
Мы не будем здесь первооткрывателями, если ответим на эти вопросы положительно. Еще в конце XIX века получила достаточное распространение гипотеза о северном происхождении сказаний Троянского цикла. Ее популяризаторы — немецкий ученый Э. Краус и польский писатель А. Немоевский — считали, что в основу Гомеровых поэм положено некоторое первичное мифологическое ядро, относящееся к доэллинской истории. Само имя «Гомер» некоторые исследователи склонны истолковывать как указание на этническое происхождение создателя знаменитых поэм. Этноним «гомер» упоминается в Библии и, по единодушному признанию историков, обозначает киммерийцев — жителей юга России, которые активно влияли на политическую ситуацию в Анатолии и имели там свои поселения в первой трети I тыс. до н.э. Гомер вполне мог быть киммерийцем или их потомком.
С этой точки зрения примечательно, что в Гомеровой «Одиссее» содержится упоминание о стране киммерийцев, расположенной на берегу океана. Ее описание заставляет читателя вспомнить о полярной ночи: «Закатилось солнце, и покрылись тьмою все пути, а судно наше достигло пределов глубокого Океана. Там народ и город людей киммерийских, окутанные мглою и тучами; и никогда сияющее солнце не заглядывает к ним своими лучами — ни тогда, когда восходит на звездное небо, ни тогда, когда с неба склоняется назад к земле, но непроглядная ночь распростерлась над жалкими смертными» (подстрочный перевод В.В. Латышева). Нелишне напомнить также, что в центре «Илиады» судьба выходца из Киммерии — Ахилла! Значит, Гомер сочувствовал судьбе этого, чуждого грекам, героя.
В.Н. Демин в своей книге «Загадки Русского Севера» совершенно справедливо отмечает, что образ Елены Прекрасной придуман не греками и конечно же не Гомером. Он гораздо более древнего происхождения. Имя Елена восходит к названию тотемного животного гипербореев — оленя. Такое объяснение находит прямое подтверждение в сказке «Елена Прекрасная и мачеха» из сборника «Северных сказок» Н.Е. Ончукова. Мачеха, ненавидящая свою падчерицу, превращает ее в олениху. Обратное перевоплощение животного в женщину-красавицу становится возможным только тогда, когда царевич, муж Елены, ранит ее во время охоты. В сказке герой стреляет из ружья, но ясно, что данный сюжет восходит к глубочайшей древности, когда первобытные охотники почитали Великую Богиню, прародительницу Мира, в виде оленихи.
Елена Прекрасная — одна из героинь русских сказок. В фольклоре других народов мы не найдем персонажа с таким именем. Отсюда можно заключить, что Гомер опирался в своей поэме на традиции древнерусского фольклора. Подчеркнем, однако, что в русских сказках Елена Прекрасная не только символ красоты, как в «Илиаде», но также и образец мудрости. В некоторых сказках она так и именуется — Елена Премудрая.
В одной из самых известных наших сказок — «Сказке о Иване-царевиче, жар-птице и о сером волке», — есть очень любопытный эпизод. Иван-царевич не хочет отдавать Елену Прекрасную царю Афрону, и тогда серый волк предлагает такой вариант: пусть Иван оставит себе настоящую Елену, а сам он, обернется прекрасною королевою и станет мнимою Еленою. Вот ее-то и отведет Иван к царю Афрону. Удивительное дело, но что-то подобное мы уже встречали у древних греков. Поэт Стесихор уверял своих читателей, что в Трое находилась не реальная, живая Елена, а лишь ее призрак. Вполне возможно, что он придумал все это совершенно независимо, но неоспоримо то, что сказочный сюжет с представлением Елены сразу в двух воплощениях опять-таки является более архаическим, восходящим к временам тотемизма и веры в оборотничество.
Отдельного упоминания заслуживает и мать Елены — Леда. По мнению В.Н. Демина, в основе имени Леды лежит корень «лед», а сама эта «Ледяная богиня» является далеким прообразом Снегурочки. Нам данная гипотеза представляется, однако, весьма спорной. Как может тогда она выступать в роли прародительницы мира и Матери Вселенной? Лед — это символ смерти и неизменности. Более правильным, на наш взгляд, было бы связывать имя богини с именем общеславянской богини Лады. Искажение гласной при заимствовании — обычное дело, напомним, что англичане переиначили Ладу в леди. Богиня любви и плодородия Лада — идеальный вариант для сопоставления с Ледой, породившей, в свою очередь, другую богиню умирающей и воскресающей растительности — Елену.
Вновь и вновь разгадка значений персонажей греческой мифологии обнаруживается в мире русско-славянских образов. Что, к примеру, говорят греческие легенды о знаменитом яблоке раздора? Только то, что оно было сорвано в далеком саду Гесперид, находящемся где-то на краю света. Но если мы действительно хотим разобраться, что же символизировало оно, то придется заглянуть в русские народные сказки. Яблоки сада Гесперид — это мол од ильные яблоки, символ вечной юности и красоты. Вот почему каждой из трех богинь хотелось завладеть таким плодом. Хоть они были бессмертными, но остановить время и оставаться вечно молодыми были не в силах.
С чисто художественной точки зрения поэмы Гомера обладают одной уникальной особенностью, выделяющей их из числа других древнеевропейских эпосов: в них присутствуют красочные поэтические описания природы и образные сравнения с отдельными ее явлениями. Так, один из дней трояно-ахейского противостояния начинается тем, что


Солнце лучами новыми чуть поразило долины,
Вышед из тихокатящихся волн Океана глубоких
В путь свой небесный...

Или вот фрагмент битвы за тело сраженного ликийского царя Сарпедона:

Подобно как мухи,
Роем под кровлей жужжа, вкруг покойников полных толпятся
Вешней порой, как млеко изобильно струится в сосуды, —
Так ратоборцы вкруг тела толпилися.

И это не единичные примеры, ими буквально переполнены обе поэмы. Речи Одиссея «как снежная вьюга, из уст у него устремлялись», Гектор летит в бой «как в полете крушительный камень с утеса», Идоменей несется полем «как пламень», трояне идут на сраженье «как ветров неистовых буря».
В средневековых европейских эпосах — «Песнь о Сиде», «Песнь о Роланде», эпос о короле Артуре, Нибелунгах ничего подобного не обнаруживается. Природа упоминается там изредка и то, как некоторая незначительная подробность или обстоятельство-препятствие. Даже в песнях крестоносцев нет и следа от пребывания в чужих краях. Швейцарский историк культуры Якоб Буркхардт (1818—1897) в своей книге «Культура Италии в эпоху Возрождения» отмечает: «Первыми из людей Нового времени итальянцы осознали картины природы как нечто в той или иной степени прекрасное и научились получать удовольствие от них». Исследователь подчеркивает, что проследить, как формировалась эта способность итальянцев чрезвычайно трудно, для этого попросту не хватает данных. Но произведения средневековой литературы, и в том числе итальянской, обнаруживают полный разрыв с древнейшей языческой традицией воспевания природы и поклонения ей. О глубоком воздействии ландшафтных образов на человеческую душу европейца можно говорить, по-видимому, начиная с Данте (1265 —1321). Живший несколько позднее Петрарка (1304 — 1374) уже ощущает красоту скал и умеет отличать живописное значение ландшафта от его пользы. К этому времени относится и рождение необычного доселе вида наслаждения у итальянцев — пребывание на лоне природы и наслаждение ее красотами.
Европейцы в эпоху Возрождения действительно заново открывали античность. Что касается отношения к природе, то памятники их средневековой литературы демонстрируют полный разрыв с традицией Гомера. Но этого мы совершенно не наблюдаем в русском эпосе! Русские сказки и былины чрезвычайно насыщены древнейшими языческими образами. Добрый конь под богатырем, как и ахилловский Ксанф, может разговаривать человеческим голосом, герои, подобно греческим богам, могут перевоплощаться, но только не в людей, а в животных — того же ясного сокола или серого волка, как князь Волх Всеславьич. Боян вещий, соловей старого времени,

если хотел кому песню воспеть,
то растекался мыслию по древу,
серым волком по земле,
сизым орлом под облаками.

Солнечное затмение в «Слове о полку Игореве» — не случайная деталь. Это знак свыше, знамение, предвещающее неудачу похода на половцев. Это тот же голос богов, который, правда явно, звучит в «Илиаде» и «Одиссее».
В основе сравнения поэта с животными лежит его сопричастность миру природы. В мировой поэзии чрезвычайно популярны сопоставления поэта со сладкоголосой птицей (метафора: «поэт-соловей»). Он слагает свои стихи так же, как птицы свои песни; этим может обосновываться его особый статус и приближенность к миру небожителей, управляющих природными стихиями и дарующих ему божественное вдохновение. Древние греки, к примеру, хранили предание, что родителями Гомеру были река Мелет и нимфа Крефеида в Смирне (ныне Измир — город на западном побережье Малой Азии). Страбон сообщает о наличии в Смирне даже культа Гомера. Эти факты гармонируют с тем, что по византийскому образцу в русских церквях, кроме икон, присутствовали еще и изображения «еллинских мудрецов»: Гомера, Платона, Еврипида, наряду с сивиллами (вещими птице-девами). В росписях Благовещенского собора в Московском Кремле (галерея была впервые расписана в 1564 г.) на склоне свода галереи нарисован Гомер, держащий в руке свиток со словами: «Светило земных воссияет во языцех. Христос ходити начнет странах и съвокупити хотя земная с небесными». Окончание надписи взято из изречения, имеющегося около изображения Гомера на двери северного портала собора. В новгородских монастырях изображения Гомера включаются уже в самый иконостас, правда, в нижний его ряд, шестой, имеющий сравнительно малую величину и как бы придавленный остальными ярусами. И все же «еллин» Гомер здесь удостоился высшей чести, какую ему могла оказать церковь: он входил в общий замысел иконостаса, в его идею, что может сравниться разве только с почитанием певца в Древней Греции.
Первичные представления о поэте, как посреднике между божественным и человеческим мирами, восходят к древним ариям, создателям «Вед». В книге Н.П. Гринцера и П.А. Гринцера «Становление литературной теории в Древней Греции и Индии» подробно обоснована мысль, что античным грекам в той же степени была близка эта идея. «В греческой архаике, — пишут ее авторы, — так же, как в индийской, божественное вдохновение — источник знаний певца и залог его мастерства; инспирация (здесь, вдохновение. — АЛ.) и умение не противопоставлены, но слиты воедино, первое предопределяет второе... У Гомера, как и в «Ригведе», особый статус поэта обосновывается его близостью к божественному миру, божественным происхождением поэзии как таковой». В «Одиссее» сочинитель однажды прямо уподобляется богу:

... нам приличней вниманье склонить к песнопевцу, который,
Слух наш пленяя, богам вдохновеньем высоким подобен.

Отношение к Гомеру, как провозвестнику божественного Слова, русские сохраняли даже в условиях полного торжества православной веры. Присутствие изображения Гомера в иконостасах русских церквей доказывает, насколько глубоко во времена языческой Руси почитали и ценили его сочинения, и вообще его миссию на земле. Мировосприятие Гомера, основанное на ощущении истинного единения с миром природы, а если шире, то и со всем Космосом, было близко древним русам.
Но этого нельзя сказать о европейцах периода Средних веков. Для них текст Гомера выглядел перегруженным сравнениями и метафорами. Он никак не вписывался в стиль эпохи. К тому же, в Европе не читали по-гречески. В те времена исключительную популярность приобрело совершенно иное сочинение о Троянской войне — «История о разрушении Трои» Дарета Фригийского. В «Илиаде», в начале песни о подвигах ахейского вождя Диомеда, говорится:

Был в Илионе Дарес, непорочный священник Гефеста,
Муж и богатый, и славный...

Два сына этого Дарета — Фегес и Идей — напали на Диомеда. Один из них был убит им, а второй обратился в бегство и был ради его отца спасен Гефестом. Больше ни Дарет, ни его сыновья Гомером не упоминаются. Вот от лица этого священника и ведется повествование в «Истории».
Известны и другие, не дошедшие до нас, описания Троянской войны. Например, византийский хронограф Иоанн Малала (VI в.) приводит значительные выписки из «Сизифа Косского», который был писцом у Тевкра и также написал воспоминания о Троянской войне. Однако достоверность ссылок Мал алы весьма сомнительна. Некоторые из сочинений такого рода, возможно, и не были в отличие от «Истории» Дарета никогда написаны, а только вымышлены. В пользу этого говорит и тот факт, что ни один из «романов о Троянской войне» не дошел полностью по-гречески. Зато еще один, кроме романа Дарета «Диктис Критский», дошел в латинском переводе. Согласно легендам, Диктис был писцом спутника критского царя Идоменея, написавшим свои записки «пуническим алфавитом». Они были обнаружены при Нероне (I в. н.э.) и переписаны по-гречески, а потом переведены на латинский язык. Многие века «Дарет» и «Диктис» переписывались и издавались вместе.
Сами по себе эти сочинения представляют краткие прозаические повести, написанные на латинском языке. О каких-либо их художественных достоинствах говорить не приходится. Новейшим, начиная с гуманистов, критикам обе эти истории всегда казались примитивными и нелепыми до неприличия. Именно такими — с точки зрения классических канонов — они и являлись. Почему же «гомеровская традиция» древнегреческой литературы была столь явно предана забвению? Исследователи гомеровского вопроса старательно обходят этот вопрос молчанием. Они не в силах объяснить, как же хваленая цивилизация Запада в пору своего детства и юности (IV—XI вв.) столь откровенно пренебрегала творчеством одного из лучших поэтов человечества? Но ответ оказывается настолько же простым, насколько и неожиданным. Творческие приемы Гомера были чужды создателям средневековых эпосов. Они складывались на иных принципах, нежели «Илиада» и «Одиссея». И наоборот, древнерусский эпос рождался в атмосфере духовного родства и гармонии с миром природы, картинами которой наполнены сочинения Гомера. Гомеровские поэмы — русские по миросозерцанию, и, думается, наши предки, видевшие в иконостасах своих церквей лик Гомера, прекрасно понимали это.
В середине XIX в. князь П.П. Вяземский (сын поэта Петра Андреевича Вяземского) выступил с большой работой, посвященной «Слову о полку Игореве», в которой указывал, что в древнерусской поэме имеют место прямые отражения образов и тем античного эпоса и мифологии. Он со всей определенностью заявил, что совершенно недостаточно «ограничиваться при изучении наших древностей исключительно произведениями родной почвы», поскольку острый интерес к Гомеру и Еврипиду существовал на Руси уже в XII в. П.П. Вяземский полагал, что к этому времени русские литераторы были знакомы с комментариями к Гомеру Исаака Комнена, с сочинениями Нонна и братьев Цецес о поэмах Гомера и Ликофрона (греческий поэт и грамматик III в. до н.э.). Из этих книг автор «Слова» мог черпать информацию о сюжете и образных характеристиках героев Троянской войны, содержательные и стилистические компоненты классического и позднеантичного эпоса.
Прежде всего, П.П. Вяземский сближает образы Гомера и Бояна, как певцов и стихотворцев. Имя Гомера в Средние века стало нарицательным, под ним понимали рассказчика, владеющего даром художественного слова. Имя Бояна, с другой стороны, исследователь сближает с Баяном (от слова «баять») — чародеем и сказителем. Поэтому Гомер — это Боян. В одной из сказок так и говорится: «Ай ты черный кот Баюн! Проснися, пробудися да и спой песенку; как и ту ли песенку, что поют на Окиян-море, на зеленых островах, про молоду княжну Елену Ивановну». По свидетельству греческих писателей, жители Приднепровья и берегов Черного моря пели гомеровские песни и имели много преданий о Трое и троянском походе греков. В противоположность западным средневековым народам византийцы в значительной степени опирались на сочинения Гомера и греческих авторов. Эти произведения, а также комментарии к ним и отдельные выписки переводились на славянский язык, и потому были известны древнерусским боянам. Первоучитель славян, Кирилл, изучал Гомера; переводившиеся у нас Святые Отцы также упоминали Гомера; сочинения великого поэта были известны и составителю Ипатьевской летописи (XIII в). Свойства, приписанные Бояну, находит Вяземский в эпитетах Гомера, приданных ему писателями. В Еврипидовой трагедии «Елена» хор называет Гомера соловьем, живущим в сенях рощ, голосистым, он призывается как помощник для воспевания трудов Елены и троянцев. Но точно так же обращается автор «Слова» к Бояну: «О Боян, соловей старого времени! » Выражение «свивая славу обеих половин сего времени» указывает, по мнению исследователя, на соединение автором сказаний Гомера с современными ему событиями.
Вяземский связывает и происхождение троянцев с русскими. Так «тропа Трояню» означает возвратный путь троянцев в Поднепровье и на берега Черного моря. Эта идея, которую мы целиком и полностью поддерживаем, в свое время (1854 г.) была подвергнута критике Н.Г. Чернышевским во влиятельном тогда «Современнике». Поучая свысока аристократа-«дилетанта», Чернышевский указывал, что прилагательному «троянский», образованному от названия «Троя», в древнерусском должно соответствовать «троянскъ», а не «троянь». Формы «Трояню, Трояни» Николай Гаврилович считал производными от мужского имени типа «Антонъ». Без всяких на то оснований говоря, что Вяземский не филолог (в краткой биографической справке о Павле Петровиче Вяземском, как раз наоборот, подчеркивается, что он был не только историком и археологом, но и филологом, председателем Общества любителей древней письменности) и «очень мало подготовлен к ясному пониманию ближайшего предмета своих исследований», пламенный революционер-демократ не счел нужным провести элементарное исследование падежных окончаний и синтаксически-смысловых окончаний загадочной словоформы в контекстах «Слова». К сожалению, среди высококвалифицированных профессионалов так и не нашлось ни одного, кто проверил или хотя бы поставил под сомнение вышеприведенное безапелляционное заявление Чернышевского.
Но эту задачу, за которую так и не решились взяться профессионалы, с блеском решил «технарь» по образованию, которого Чернышевский уже с полным основанием мог назвать не филологом, Арсен Арсенович Гогешвили (1934—1997). Его основной научной работой было проектирование строительных конструкций. Подлинной страстью, однако, и главным, с годами все вытесняющим увлечением А. А. Гогешвили стало историческое литературоведение, центральной темой в котором неизменно оставалось «Слово о полку Игореве». В монографии «Три источника «Слова о полку Игореве», вышедшей в 1999 г, А.А. Гогешвили развил концепцию П.П. Вяземского и обосновал ее на современном (академическом) уровне строгости. Он убедительно доказал, что понятию «Троянь» автор «Слова» придавал значение самостоятельной области, земли, страны,империи, то есть некоторой географической и исторической реальности с названием, воспринимаемым как слово женского рода (а не мужского, как у Чернышевского).
На сегодняшний день существует несколько взаимоисключающих толкований Троянской темы в «Слове»: 1) Троян — славянское божество (Ф.И. Буслаев, Д.С. Лихачев и др.); 2) Троян — римский император Траян (53—117 гг. н.э.) (Н.М. Карамзин, Б.А. Рыбаков и др.); 3) Троян — русский князь или триумвират русских князей, в самых разнообразных трактовках (Н.А. Полевой, И.Е. Забелин, Н.И. Костомаров и др.); 4) Троян — образ, навеянный преданиями или книжными источниками о Троянской войне (П.П. Вяземский, Е.И. Классен, А.Н. Пыпин, А.Н. Веселовский, Вс.Ф. Миллер, И.А. Новиков). Труды созвездия перечисленных ученых, казалось бы, должны были высветить до конца смысл и все оттенки значения одного короткого слова. Однако все кроме последней группы исследователи в основном только уводили от верного осмысления этой лексической загадки. Кстати, особая роль в популяризации идей П.П. Вяземского принадлежит Егору Ивановичу Классену (1795—1862), автору книги «Новые материалы для древнейшей истории славян вообще и славяно-руссов до рюриковского времени в особенности с легким очерком истории руссов до Рождества Христова». (В 1995 г. она была переиздана репринтным способом.)
Среди маститых историков прошедшего века идея П.П. Вяземского о соотнесении русских и троянцев так и не нашла отклика. Но удивительные обнаруживаются факты. Оказывается, что в свое время Н.М. Карамзин при сличении рукописного Мусин-Пушкинского и печатного издания 1800 г. текстов «Слова о полку Игореве» обнаружил одну, весьма важную ошибку наборщика. Вместо «сечи Трояна» было напечатано «вечи Трояна». А.А. Гогешвили отмечает, что в переводе В.А. Жуковского также присутствует строка «Были сечи Трояновы», а не «века Трояновы», хотя в последнем издании его перевода откуда-то появились «веки Трояновы». Это вмешательство в текст В.А. Жуковского совсем не так безобидно, как кажется. Ведь совершенно ясно, что если бы в поэме была воспроизведена строка о «сечи Трояновой», то ни у кого не возникло бы сомнения, что автор «Слова» упоминает о Троянской войне. Для писателей раннего Средневековья сама история Троянской войны была отправным пунктом при изложении истории вообще. Вот потому автор «Слова» и начинает перечисление ожесточенных и кровавых войн с Троянской войны, со сражения под стенами Илиона: «Были сечи Трояни...» Знание греческого и латинского (как показывает А.А. Гогешвили) языков, элементов античной мифологии и культуры делает в принципе возможным, что наряду с Гомером он был знаком с историей Рима, знал о войнах, которые вел император Траян. Но сама идейная и художественная задача, которую он решал, стремясь создать у читателя негативное отношение к междоусобной войне, не допускает обращение к образу и имени Траяна, который вошел в римскую и средневековую историографию как образец мудрого, доброго и справедливого властителя, как покоритель воинственных даков, а не как инициатор междоусобиц и гражданской войны.
Очень интересно А.А. Гогешвили поясняет и строки:

Встала обида в войсках Даждьбожа внука,
вступила девою на землю Трояню,
восплескала лебедиными крылами
на синем море у Дона...

Для П.П. Вяземского — это воспоминание-отступление о гомеровской Елене, принесшей обиду в стан троянцев, а лебедикрылой она названа по отцу Зевсу, принявшему образ лебедя во время любовной встречи с матерью Елены, Ледой. Но в истоках Троянской войны лежат, как известно, даже не одна, а серия «обид», из которых первая — обида Эриды, богини раздора, сестры и постоянной спутницы Арея. Бросив «яблоко раздора», Эрида вызвала обиду «эгидодержавной» Афины. Не воинственная ли Афина или мстительная «старая дева» Эрида скрывается, хотя бы отчасти, под именем Девы в «Слове» — как раз одна из них, а совсем уж не Елена должна бы именоваться Девой. В связи с вышеприведенным отрывком из «Слова» вспоминаются следующие строки из «Илиады»:

Но едва олимпийцы приблизились к ратям, Эрида
Встала свирепая, брань возжигая; вскричала Афина
То пред ископанным рвом за великой стеною ахейской,
То по приморскому берегу шумному крик поднимая.

Текст гомеровской поэмы подсказывает, что образ Девы-Обиды восходит к античным образам богинь, воплощающих раздор, месть и междоусобицы. А.А. Гогешвили указывает и конкретное место в гомеровской поэме, которое послужило источником этого «образно-лексического комплекса» Девы-Обиды. По-видимому, это песнь «Отречение от гнева», где оправдывающийся перед собранием Агамемнон говорит:

Часто винили меня, но не я, о ахейцы, виновен;
Зевс Эгиох, и Судьба, и бродящая в мраках Эриннис:
Боги мой ум на совете наполнили мрачною смутой
В день злополучный, как я у Пелида похитил награду.
Что ж бы я сделал? Богиня могучая все совершила,
Дщерь громовержца, Обида, которая всех ослепляет,
Страшная; нежны стопы у нее: не касается ими
Праха земного; она по главам человеческим ходит,
Смертных язвя; а иного и в сети легко уловляет.
Древле она ослепила и Зевса, который превыше
Всех земнородных и всех небожителей: даже и Зевса...

Тут-то сам Гомер выступает свидетелем, что эта Дева ступала на землю Трояни.
Мы выяснили смысл двух фрагментов «Слова», в которых присутствуют троянские мотивы — упоминания о «тропе Трояни» (Троаде) и о «сечи Трояни» (Троянской войны). Но есть еще и третий, смысл которого все еще остается туманным:

На седьмом веке Трояни
Кинул жребий Всеслав
О желанной девице:
Опершись на коня (на коней) в хитрых замыслах,
Подскочил ко граду Киеву,
Прикоснулся скипетром
К золотому престолу киевскому.

А.А. Гогешвили отмечает, что у Эсхила в «Агамемноне» захват ахейцами Трои изображается как стремительный скачок коня, того самого деревянного коня, в чреве которого спрятались греческие воины. Троя славилась быстрыми, как ветер, божественными конями. Они были предметом гордости троянцев, но они же вызывали зависть окружающих племен и часто становились причиной их набегов. Во время Троянской войны оракулом было предсказано, что Троя устоит, если божественные кони фракийского царя Реса хотя бы раз сумеют поесть и напиться в осажденном городе. Диомед и Одиссей, однако, пробравшись ночью в лагерь Реса, угнали роковых коней к себе. История с деревянным конем выглядит как бы финальным аккордом в цепи бедствий, обусловленных особым отношением к этому священному животному. Ведь решение втащить его внутрь города было принято самими горожанами.
Но схожим образом, как сообщает летопись, в 1068 г. захватил власть в Киеве и князь Всеслав Полоцкий. Исторические события, предшествовавшие его вокняжению, были таковы. Половцы разбили войско трех братьев — сыновей Ярослава Мудрого: Изяслава, Всеволода и Святослава. Киевляне потребовали от Изяслава выдать им коней и оружие, чтобы взять дело обороны Киева в свои руки. Изяслав, боясь киевлян, отказался это сделать. Тогда киевляне пошли к «порубу» (тюрьме), где сидел князь Всеслав Полоцкий, захваченный ярославичами перед тем в 1067 г., и поставили его киевским князем. Очевидно, что Всеслав удовлетворил требование киевлян — выдал им коней и оружие. Он пришел, следовательно, к власти хитростью, «опершись на коней». Но что означает строка «На седьмом веке Трояни»?
Вот версия А.А. Гогешвили. Троянь, по его мнению, была поэтическим символом Византии. Как известно, разделение Римской империи официально произошло в 395 г, т.е. отсчет времени существования собственно Византии надо начинать с конца IV века. Вычтем из 1068 г. 395-й: получим, естественно, 673 г., как раз VII в. существования Византии как территориальной и культурно-исторической преемницы Трои, Троады, Троянской земли, «земли Трояни». Все выглядит очень просто и логично.
Есть, однако, еще одна, не менее красивая гипотеза. Ее высказал В.А. Зрелкин в статье «Руси особенная стать» (В книге «Гибель России». М.: Метагалактика, 1999. С.121 —154). Мысль этого исследователя гениально проста: «конная» Троя (культурный слой Троя VI), ведущая отсчет от XVIII в. до н.э., просуществовала до своего падения в начале XII в. до н.э. (культурный слой Троя Vila) шесть с лишним веков. Она была разрушена на VII веке от своего рождения. Такое прочтение снова возвращает нас ко времени «сечи Трояни» в «земле Трояни». Круг ассоциаций автора «Слова» с Троянской войной полностью замыкается. И мы, вслед за П.П. Вяземским и его последователями, можем, теперь уже с полным основанием, утверждать, что создатель «Слова о полку Игореве» соотносил свой рассказ с историей Трои.
Но почему же автор «Слова» так настойчиво обращался к теме падения Трои? Да потому, что гибель этого города символизировала разрушение могучей империи II тыс. до н.э. — Средиземноморской Руси. Во время создания «Слова» (XII в.) Киевская Русь переживала период раздробленности. Одно из крупнейших государств в Европе, оно, однако, находилось на краю гибели. Впереди уже маячил призрак татаро-монгольского нашествия, и потому тема единения русских князей перед внешней опасностью — центральная в поэме. Пример Трои был очень показательным для русских. Он служил яркой иллюстрацией того, как разваливается русская империя: во-первых, русские объявляются врагами всех «малых народов» империи и изгоняются ими со своих национальных территорий, а во-вторых, последовательно истребляется память о самом присутствии русских на этих землях и их вкладе в хозяйственную и культурную жизнь этого национального образования. Автор «Слова» прекрасно знал о былом присутствии русских в Средиземноморье. Знали, похоже, об этом и его слушатели.
Вот теперь Украина уже не входит в состав Российского государства. Но представим, что пройдет еще тысяча лет, ведь тогда тоже, может быть, придется доказывать, что Киевскую Русь создавали русские. Историки будут говорить о присутствии в Поднепровье множества племен, говорящих на различных языках, но даже не заикнутся о ведущей роли русского народа в союзе этих племен. Вполне возможно, что в будущем возникнет в точности такая же ситуация, как и с историей Средиземноморья во II тыс. до н.э. Какие русские в Трое? Да те самые, о которых писали Гомер и безвестный автор «Слова о полку Игореве»!
Можно вводить в заблуждение одно, два, несколько поколений, но рано или поздно этот обман раскроется. Можно сколько угодно говорить, что Гомер творил исключительно на греческой почве, вдалеке от тех просторов, на которых обитали наши предки — арии. Но вот мнение двух специалистов, А.А. Алексеева и Н.М. Ботвинника (из послесловия к книге А.Н. Егунова «Гомер в русских переводах XVIII — XIX веков». М.: Индрик, 2001): «Перевод «Илиады», выполненный Гнедичем, занимает исключительное место в русской литературе. Ни одна культурно-языковая традиция в Европе не смогла с такой всеобъемлющей полнотой передать содержание и литературную форму греческого эпоса, как это сделала русская. С одной стороны, структура русского слова и просодика стиха (расположение ударений в системе стихотворных размеров — АЛ.) позволили найти размер, почти без искажений передающий дикцию подлинника, с другой стороны, эстетические формы русской речи неожиданно оказались внутренне созвучны Гомеру... Идея народности, пробившаяся в язык и литературу с конца XVIII в., стала обретать реальные формы, которые нашли себе высшее воплощение в труде Гнедича. Естественная речь этого творения не допускает мысли о том, что перед нами перевод, и только это позволяет ее содержанию стать принадлежностью национальной русской культуры».
За академической бесстрастностью этого отзыва ученых скрываются, не побоимся сказать, ошеломляющие выводы. Во-первых, ни один европейский язык не может передать красоты и звучания гомеровского слога так, как русский. Но не следует ли отсюда, что русский и греческий языки наиболее близкие родственники из всех существующих? Думаем, что следует. Далее, «эстетические формы русской речи неожиданно оказались внутренне созвучны Гомеру». Почему неожиданно, если Гомер был киммерийцем, одним из наших предков?
Переводчики Гомера обратили внимание на одну удивительную способность русского языка, выделяющего его из всей остальной массы европейских наречий. Он удивительно плодотворно способен воспроизводить благозвучные двусоставные эпитеты: среброногая Фетида, багряноризная заря, молниеносный Зевс, шлемоблещущий Гектор, быстроногий Ахилл, звуконогие кони. Это верный признак живого языка, и в то же время указание на его исключительную древность.
В противоположность ему греческий язык и молодой, и мертвый.
У нас есть твердое убеждение, что совершенно не случайно тексты Гомера так удачно зазвучали по-русски, так что и нельзя допустить «мысли о том, что перед нами перевод». Тем более что и сам А.Н. Егунов пишет: «Нет русского Тассо, русского Мильтона, русского Вергилия или Овидия... но есть русский Гомер... «русская Илиада» — по выражению Пушкина относительно труда Гнедича». И русская Троя, добавим мы, подразумевая под этим Средиземноморскую Русь.
<<Назад   Вперёд>>  
Просмотров: 8010


© 2010-2013 Древние кочевые и некочевые народы